...Мать... мать... мать... - по привычке ответило эхо.
Источник: не помню ))
ЧитатьСиреневый вечер.
Лоз сидит на подоконнике и уныло болтает ногами.
За окном бьется метель, от старых батарей пышет влажным жаром, тикают часы.
Лозу кажется, что сумерки сегодня длятся бесконечно.
В глубине квартиры хлопает дверь ванной и в комнате появляется Язу: через плечо перекинуто полотенце, во рту - зубная щетка, встрепанный и раскрасневшийся. Не вынимая щетки изо рта, пытается что-то сказать. Получается непонятно и малоубедительно.
- Не понимаю, - Лоз продолжает болтать ногами.
Брат фыркает и снова скрывается в ванной.
- Я хотел сказать, - доносится оттуда через минуту, - что пора ложиться. Что за дурацкая манера досиживать до полуночи?
- А я не хочу спать, - говорит Лоз скучным голосом.
- Неправда, - доносится сквозь шум воды, - у тебя ужасно усталый вид. Оставь тебя в покое на полчаса, - и ты уснешь прямо на подоконнике.
Лоз пожимает плечами, но тут же понимает, что брат этого ответа не видит.
- Ты что, Казика ждешь? Глупости какие, - шум воды прекращается, - он уже не маленький, сам сможет дойти до дома.
Лоз молчит.
- Прекрати, брат. Тебе не идет такое занудство.
Лоз немного поворачивается и прижимается виском к холодному стеклу.
- Да что с тобой? - Язу, еще пахнущий горячей водой и лавандой, входит в комнату и подходит к Лозу. Берет его за плечи, слегка встряхивает. - Все в порядке?
- Относительно, - Лоз пытается улыбнуться и подобрать правильные слова, - Понимаешь, тут такое дело... дело в том, что мне... ну... в общем, сны снятся.
- Ох, только не говори, что эротические.
- Нет, - Лоз чувствует, что улыбка получается какой-то неубедительной, - это... о другом.
Его прерывает дверной звонок. Язу хмыкает вслед сорвавшемуся с места Лозу:
- Ну вот, а ты еще нервничал, дурень.
Дверь открывается, и Кадаж практически падает на брата. В волосах и на плечах искрятся не успевшие растаять снежинки, глаза пьяные и счастливые, и от него пахнет снегом, мокрой шерстью шарфа и чем-то явно алкогольным.
- Ло-о-оз-зи, - он смешно тянет гласные имени и порывается обнять брата за шею, - по-о-ойде-ем... там такой снег, метель - у-у-у! В снежки поиграем. Лоз! Ты слышишь? Ты же играть любишь. Ну пойдем, а? Пойдем, ну я тебя прошу, - Кадаж переходит на шепот, тычется леденющими губами Лозу в щеку, обдает горячим дыханием, - пожа-а-алуйста...
Это "пожалуйста" выходит особенно жарко и требовательно.
Лоз молча пытается выбраться из цепких объятий брата. Наконец ему это удается, и Кадаж, лишенный опоры, тут же начинает оседать на пол.
- Ты чего? С ума сошел? - Лоз пытается поднять младшенького. Тот сидит на полу и смеется.
Вошедший на шум Язу некоторое время любуется на растерянного Лоза и веселящегося растрепанного Кадажа.
- Ну, замечательно. Напился. Лоз, чего стоишь, тащи его в комнату... еще и замерз, небось.
Через десять минут Кадаж укутан в плед, допрошен относительно бурно проведенного вечера ("Да ну вас... да пустяки какие... я совсем чуть-чуть и выпил-то! А метель какая, ребята... Настоящая зима, представляете!") и почти засыпает на диване. Язу уснул сразу же, как только забрался в спальник, а Лоз ворочается с боку на бок и никак не может уснуть.
- Эй, - шепот Кадажа, - ты ведь не спишь? Иди сюда.
Лоз послушно встает и подходит к дивану, садится рядом на пол. Кадаж хватает его за плечо горячими пальцами, притягивает поближе.
- Ты странный последнее время, братик. Это сны, да?
Лоз молча опускает голову, Кадаж воспринимает это как подтверждение своих слов и продолжает:
- О чем?
Лозу кажется, что он шагает с обрыва в ледяную черную воду.
- О Воссоединении.
- И? - Кадаж приподнимается на локте, весь - внимание.
- Мне страшно, - просто отвечает Лоз, - ты не поверишь, как мне страшно.
Глаза Кадажа округляются, в них начинает плескаться обида, и Лоз торопится договорить, путается в словах, хочет сказать понятно и красиво, как умеет Язу, и не помнит в итоге, что именно и как говорит, потому что перед глазами, закрывая лицо брата и серый полумрак комнаты...
Переливается жидкое пламя. Оно не обжигает - или сознание просто не может вместить эту боль и милостиво оставляет ее за гранью. Оно растворяет в себе мир - вот исчезает из-под рук руль байка, вот перестает забивать легкие дорожная пыль, дрожит и делается зыбким и ненастоящим небо. Лоз давится немым криком, оборачивается к братьям и видит изломанное, сыплющее призрачными зелеными искрами тело Кадажа и лежащего ничком Язу, сквозь полупрозрачную спину которого можно разглядеть выщерблины бетонной плиты. Он пытается рвануться к ним, но тело перестает слушаться, и Лоз успевает по-настоящему испугаться, пока стена пламени подходит совсем близко и накрывает его, а за ней приходит глухая темнота, в которой нет ничего. Даже зеленых искр лайфстрима.
Лоз сидит, уткнувшись лбом в пыльную обивку дивана, и чувствует, как по щекам текут слезы. Кадаж трясет его за плечо, шепчет испуганно и требовательно:
- А Мама, Лоз?
- Там нет никакой Мамы, братик, - Лоз поднимает голову и смотрит на брата, - там только темнота. И нас там тоже нет, понимаешь... Совсем.
- Неправда, - Кадаж почти отталкивает его, падает на подушку. В глазах - слезы и обида. - Ты врешь. Я не хочу тебя слушать. Ты глупый... это только кошмар, слышишь? Нас ждет мама! Мама... - слезы наконец прорываются.
Лоз растерянно пытается обнять брата.
- Оставь его, - оказывается, Язу тоже проснулся и теперь стоит над ними, - пойдем на кухню, пусть успокоится и уснет. Ну же!..
Лоз не хочет уходить, и на пороге комнаты оборачивается - Кадаж скорчился под одеялом, тихо всхлипывает.
Через полчаса, заполненные молчанием и двумя чашками чая, они возвращаются в комнату.
- Слышишь? Уснул, - зевает Язу, - давай и ты ложись. Хватит на сегодня.
Лоз вздыхает. Признаваться в своих слабостях неприятно, но нет ничего хуже незаконченного разговора:
- Но все-таки... брат... я и правда боюсь. Воссоединение - это хорошо, я понимаю, Кадаж объяснил, он так хорошо объясняет, но... если там и на самом деле нет ничего... - ему становится мучительно стыдно за то, что он не мастер говорить, но он упрямо продолжает, - мне еще не надоело здесь, понимаешь? Здесь так весело, и можно играть, и лето... помнишь лето, Ясик? И мой байк, и ветер в лицо, и еще когда Кадаж не вредничает и не дразнится...
Язу смотрит на него со странным выражением, и Лозу начинает казаться, что он говорит что-то запретное, но остановиться уже не получается.
- Нет, ты не думай, что я не хочу к маме. Просто... вдруг Кадаж все-таки ошибся? Если Воссоединение - вовсе не наше предназначение, Ясик?
Язу непонятно улыбается - и в полумраке эта улыбка кажется Лозу усталой и очень грустной.
- Даже если ты и прав - что с того? Не уверен, что какое-нибудь другое предназначение было бы лучше, - он замолкает на минуту, - и это твое пламя - не самое страшное, что могло бы ждать нас, - голос звучит нежно и тепло, - спи, не думай о плохом.
Лоз не понимает брата, но решает не переспрашивать. Ложится, кутается в старый спальник, старается дышать тихо и ровно и на удивление быстро засыпает.
***
Чертово вечное межсезонье этого города! Ботинки промокли, под куртку забирается сырой ветер, в воздухе рассеяна мелкая водяная пыль, пахнущая ржавчиной и гарью. Улица превратилась в русло неглубокой грязной реки, и я мрачно шлепаю по воде, а над головой проплывают запрокинувшиеся в небо статуи, покосившиеся вывески и раскуроченные бетонные конструкции с торчащими из них кусками арматуры. Я тороплюсь, как могу - а могу не очень. И бинты на правой голени, кажется, промокли, - по джинсам расплывается темное пятно, боль тянет и отдает в бедро. Ничего, недолго осталось.
Еще квартал, поворот во дворы, облезлая дверь подъезда. Не забыть оглянуться - никого; можно заходить. Лестница дышит в лицо болотной сыростью, но мне не привыкать. Привычно считаю ступеньки - да успокойся же, сердце!
Останавливаюсь перед дверью. Нашариваю в кармане ключи.
Меня встречает полутемная захламленная прихожая, только из-под двери в комнату пробивается полоса неяркого света. Вешаю куртку на крючок и неслышно прохожу на кухню. Нахожу чайник, пачку фигового и явно старого чая, с третьей попытки зажигаю газ. Выглядываю в окно. За стеклом в потеках от грязного городского дождя типичный индустриально-коммунальный пейзаж: двор-колодец, грязно-коричневый бок соседнего дома, трубы ТЭЦ на горизонте. Серое низкое небо, ежащееся на ветру одинокое деревце непонятного вида, растерявшее всю листву и часть ветвей, мокрая кошка, пробегающая через двор. В стекла бьет очередная порция капель, и я отшатываюсь.
Дверь на кухню со скрипом открывается, и боком входит Кадаж. Похудевший, скулы заострились, под глазами тени. На щеке - рубец от подушки. Кутается в старый свитер размера на четыре больше его. Джинсы драные на коленях, все в масляной краске. Носки разные. Позевывает, никак не расставаясь с сонным недоумением, а я задыхаюсь от жалости к нему: бедный ты мой, что с тобой стало, мать моя Дженова, что с тобой стало...
Он наконец перестает зевать и ежиться, улыбается неуверенно. Подходит, утыкается лбом мне в плечо и замирает так на минуту. Больше всего мне хочется заплакать, но это умение, кажется, осталось где-то в прошлой жизни, поэтому я просто стою молча, уронив руки, и смотрю на серебристые встрепанные волосы и узкие плечи под грубым свитером.
Кадаж отходит на шаг, смотрит на меня снизу вверх:
- Ну, ты как?
- Живой, как видишь. А ты?
- Тоже, - он достает банку с засахарившимся уже джемом, пару ложек, которые вытирает о свитер.
- А Ясик? - я знаю, что это неудобный вопрос, но задать его надо.
Кадаж продолжает полировать ложку о свитер, глаз не поднимает:
- Не знаю толком. К нему не пускают. Что ты хочешь - лаборатории Шинры, вход по пропускам, посторонних никого... Официально я ничего не могу сделать. Хорошо, что Рено - помнишь его? - приносит иногда распечатки лабораторных отчетов...
Я морщусь.
- Ему что-нибудь нужно?
- Кому? Ах, Язу. Да нет, вроде... знаешь, он не говорит.
Сглатываю. Кадаж заваривает чай, пододвигает ко мне кружку. Грею руки - мне холодно от уличной сырости и нашего неловкого разговора.
- А в остальном... как живешь?
- Да нормально... Недавно протек потолок в ванной, соседи этажом ниже ругаются так, что все слышно. И еще я новые чашки купил, синие, с листиками...
- Да я не о том...
Он вздрагивает, краснеет - ах, как славно, как ему идет это! - отходит от меня, садится на продавленный кухонный диванчик, хлопает ладонью рядом с собой. Подхожу, сажусь. Кадаж теребит отросшую челку, рукав свитера сполз к локтю, и я замечаю несколько побледневших старых шрамов. Не могу удержаться и дотрагиваюсь до одного из них пальцем. Он испуганно дергается в сторону, но потом, словно бы извиняясь, прижимается щекой к моему плечу.
- Как хорошо, что ты пришел. Брат... Я так скучал, знаешь... Одному трудно. Если б не Клауд...
Я морщусь. Конечно, я знаю, что у моего младшего брата своя личная жизнь, но имена - Рено, Винсент, Клауд, кто еще? - имеют странное свойство царапать что-то внутри. Он не замечает, продолжает говорить о работе в приюте, о каких-то безумных благотворительных проектах Тифы, о том, что Язу выздоровеет, и мы все летом поедем на море, и Клауд тоже с нами, да-да, как же без Клауда... Он ничего не спрашивает обо мне, да и к лучшему, наверное - что рассказать ему? Моя нынешняя работа не из тех, о которой приятно поговорить.
Резко выпрямляюсь.
- Извини, я вообще-то ненадолго.
Кадаж замолкает:
- Прости, заболтался. Оружие достать?
Качаю головой.
- Ну, хоть чаю-то выпей, а?
Мы пьем остывший чай, заедая его старым, но еще вкусным джемом. За окном сгущаются мокрые синие сумерки, и мы включаем свет. Кадаж щурится на лампу, а я стараюсь не думать ни о чем, кроме чая и бьющего по карнизу дождя...
- Ну, мне пора.
В прихожей Кадаж подает мне куртку, возится с замком.
- Я даже не спрашиваю, почему ты никогда не остаешься на ночь, - это он говорит скорее себе, чем мне.
Дверь открыта.
Кадаж приподнимается на цыпочки и целует меня куда-то между ухом и уголком рта, и мне впервые становится стыдно за свою вечную небритость.
- Скажи, Лоз, тебе не страшно? Мне - очень. Иногда кажется, что каждый день я немного умираю, и скоро от прежнего Кадажа не останется ничего. Как будто он на самом деле остался там, на окраинах Мидгара...
Мне действительно страшно, братик, мне страшно, потому что ты прав. Я боялся темноты - а оказалось, надо бояться совсем другого. И еще хорошо, что мы сумели приспособиться к обычной жизни - иначе в лабораторном боксе рядом с Язу лежали бы, опутанные проводами и датчиками, еще два безжизненных тела. Ты суетишься в поисках тепла, которое было у нас троих и которое уже не вернуть, а я все еще играю - с теми, кого мне закажут. Мне страшно, Казик, мое зимнее капризное солнце. Но ты этого не узнаешь.
- Ну, иди, - это звучит уже из-за двери, - и возвращайся когда-нибудь.
Сбегаю по ступенькам, распахиваю дверь, выбегаю под ржавый ледяной дождь. Тусклые пятна фонарей плывут куда-то, я хватаюсь за стену дома, чтобы не упасть...
***
Лоз медленно выныривает из кошмара на поверхность. За окном тусклый рассвет, и волосы Язу, который склонился над ним, кажутся совсем белыми.
- Успокойся, не кричи. Это только сон, понимаешь? - тихо и ласково, как будто голосом гладит.
Лоз, еще во власти кошмара, старается восстановить сбитое дыхание, приподнимается на локтях, садится.
- Знаешь... мне снилось...
- Не надо ничего рассказывать. Я догадался.
- Нет, это не тот... это другое... хуже.
- Молчи, братик.
Язу обнимает Лоза за плечи.
Тикают часы, тихо сопит Кадаж.
Лозу очень хочется заплакать, но он сдерживается.
- Теперь ты понял, да? - шепот Язу щекочет ухо. - Ты умный, ты все понимаешь. Если Казик прав, и мы встретим Маму - это будет замечательно, как бесконечный летний день. А если нет, и там темнота... что ж, могло быть и хуже, правда? Понимаешь?
Лоз кивает.
Ему кажется, что он действительно все понял.
ЧитатьСиреневый вечер.
Лоз сидит на подоконнике и уныло болтает ногами.
За окном бьется метель, от старых батарей пышет влажным жаром, тикают часы.
Лозу кажется, что сумерки сегодня длятся бесконечно.
В глубине квартиры хлопает дверь ванной и в комнате появляется Язу: через плечо перекинуто полотенце, во рту - зубная щетка, встрепанный и раскрасневшийся. Не вынимая щетки изо рта, пытается что-то сказать. Получается непонятно и малоубедительно.
- Не понимаю, - Лоз продолжает болтать ногами.
Брат фыркает и снова скрывается в ванной.
- Я хотел сказать, - доносится оттуда через минуту, - что пора ложиться. Что за дурацкая манера досиживать до полуночи?
- А я не хочу спать, - говорит Лоз скучным голосом.
- Неправда, - доносится сквозь шум воды, - у тебя ужасно усталый вид. Оставь тебя в покое на полчаса, - и ты уснешь прямо на подоконнике.
Лоз пожимает плечами, но тут же понимает, что брат этого ответа не видит.
- Ты что, Казика ждешь? Глупости какие, - шум воды прекращается, - он уже не маленький, сам сможет дойти до дома.
Лоз молчит.
- Прекрати, брат. Тебе не идет такое занудство.
Лоз немного поворачивается и прижимается виском к холодному стеклу.
- Да что с тобой? - Язу, еще пахнущий горячей водой и лавандой, входит в комнату и подходит к Лозу. Берет его за плечи, слегка встряхивает. - Все в порядке?
- Относительно, - Лоз пытается улыбнуться и подобрать правильные слова, - Понимаешь, тут такое дело... дело в том, что мне... ну... в общем, сны снятся.
- Ох, только не говори, что эротические.
- Нет, - Лоз чувствует, что улыбка получается какой-то неубедительной, - это... о другом.
Его прерывает дверной звонок. Язу хмыкает вслед сорвавшемуся с места Лозу:
- Ну вот, а ты еще нервничал, дурень.
Дверь открывается, и Кадаж практически падает на брата. В волосах и на плечах искрятся не успевшие растаять снежинки, глаза пьяные и счастливые, и от него пахнет снегом, мокрой шерстью шарфа и чем-то явно алкогольным.
- Ло-о-оз-зи, - он смешно тянет гласные имени и порывается обнять брата за шею, - по-о-ойде-ем... там такой снег, метель - у-у-у! В снежки поиграем. Лоз! Ты слышишь? Ты же играть любишь. Ну пойдем, а? Пойдем, ну я тебя прошу, - Кадаж переходит на шепот, тычется леденющими губами Лозу в щеку, обдает горячим дыханием, - пожа-а-алуйста...
Это "пожалуйста" выходит особенно жарко и требовательно.
Лоз молча пытается выбраться из цепких объятий брата. Наконец ему это удается, и Кадаж, лишенный опоры, тут же начинает оседать на пол.
- Ты чего? С ума сошел? - Лоз пытается поднять младшенького. Тот сидит на полу и смеется.
Вошедший на шум Язу некоторое время любуется на растерянного Лоза и веселящегося растрепанного Кадажа.
- Ну, замечательно. Напился. Лоз, чего стоишь, тащи его в комнату... еще и замерз, небось.
Через десять минут Кадаж укутан в плед, допрошен относительно бурно проведенного вечера ("Да ну вас... да пустяки какие... я совсем чуть-чуть и выпил-то! А метель какая, ребята... Настоящая зима, представляете!") и почти засыпает на диване. Язу уснул сразу же, как только забрался в спальник, а Лоз ворочается с боку на бок и никак не может уснуть.
- Эй, - шепот Кадажа, - ты ведь не спишь? Иди сюда.
Лоз послушно встает и подходит к дивану, садится рядом на пол. Кадаж хватает его за плечо горячими пальцами, притягивает поближе.
- Ты странный последнее время, братик. Это сны, да?
Лоз молча опускает голову, Кадаж воспринимает это как подтверждение своих слов и продолжает:
- О чем?
Лозу кажется, что он шагает с обрыва в ледяную черную воду.
- О Воссоединении.
- И? - Кадаж приподнимается на локте, весь - внимание.
- Мне страшно, - просто отвечает Лоз, - ты не поверишь, как мне страшно.
Глаза Кадажа округляются, в них начинает плескаться обида, и Лоз торопится договорить, путается в словах, хочет сказать понятно и красиво, как умеет Язу, и не помнит в итоге, что именно и как говорит, потому что перед глазами, закрывая лицо брата и серый полумрак комнаты...
Переливается жидкое пламя. Оно не обжигает - или сознание просто не может вместить эту боль и милостиво оставляет ее за гранью. Оно растворяет в себе мир - вот исчезает из-под рук руль байка, вот перестает забивать легкие дорожная пыль, дрожит и делается зыбким и ненастоящим небо. Лоз давится немым криком, оборачивается к братьям и видит изломанное, сыплющее призрачными зелеными искрами тело Кадажа и лежащего ничком Язу, сквозь полупрозрачную спину которого можно разглядеть выщерблины бетонной плиты. Он пытается рвануться к ним, но тело перестает слушаться, и Лоз успевает по-настоящему испугаться, пока стена пламени подходит совсем близко и накрывает его, а за ней приходит глухая темнота, в которой нет ничего. Даже зеленых искр лайфстрима.
Лоз сидит, уткнувшись лбом в пыльную обивку дивана, и чувствует, как по щекам текут слезы. Кадаж трясет его за плечо, шепчет испуганно и требовательно:
- А Мама, Лоз?
- Там нет никакой Мамы, братик, - Лоз поднимает голову и смотрит на брата, - там только темнота. И нас там тоже нет, понимаешь... Совсем.
- Неправда, - Кадаж почти отталкивает его, падает на подушку. В глазах - слезы и обида. - Ты врешь. Я не хочу тебя слушать. Ты глупый... это только кошмар, слышишь? Нас ждет мама! Мама... - слезы наконец прорываются.
Лоз растерянно пытается обнять брата.
- Оставь его, - оказывается, Язу тоже проснулся и теперь стоит над ними, - пойдем на кухню, пусть успокоится и уснет. Ну же!..
Лоз не хочет уходить, и на пороге комнаты оборачивается - Кадаж скорчился под одеялом, тихо всхлипывает.
Через полчаса, заполненные молчанием и двумя чашками чая, они возвращаются в комнату.
- Слышишь? Уснул, - зевает Язу, - давай и ты ложись. Хватит на сегодня.
Лоз вздыхает. Признаваться в своих слабостях неприятно, но нет ничего хуже незаконченного разговора:
- Но все-таки... брат... я и правда боюсь. Воссоединение - это хорошо, я понимаю, Кадаж объяснил, он так хорошо объясняет, но... если там и на самом деле нет ничего... - ему становится мучительно стыдно за то, что он не мастер говорить, но он упрямо продолжает, - мне еще не надоело здесь, понимаешь? Здесь так весело, и можно играть, и лето... помнишь лето, Ясик? И мой байк, и ветер в лицо, и еще когда Кадаж не вредничает и не дразнится...
Язу смотрит на него со странным выражением, и Лозу начинает казаться, что он говорит что-то запретное, но остановиться уже не получается.
- Нет, ты не думай, что я не хочу к маме. Просто... вдруг Кадаж все-таки ошибся? Если Воссоединение - вовсе не наше предназначение, Ясик?
Язу непонятно улыбается - и в полумраке эта улыбка кажется Лозу усталой и очень грустной.
- Даже если ты и прав - что с того? Не уверен, что какое-нибудь другое предназначение было бы лучше, - он замолкает на минуту, - и это твое пламя - не самое страшное, что могло бы ждать нас, - голос звучит нежно и тепло, - спи, не думай о плохом.
Лоз не понимает брата, но решает не переспрашивать. Ложится, кутается в старый спальник, старается дышать тихо и ровно и на удивление быстро засыпает.
***
Чертово вечное межсезонье этого города! Ботинки промокли, под куртку забирается сырой ветер, в воздухе рассеяна мелкая водяная пыль, пахнущая ржавчиной и гарью. Улица превратилась в русло неглубокой грязной реки, и я мрачно шлепаю по воде, а над головой проплывают запрокинувшиеся в небо статуи, покосившиеся вывески и раскуроченные бетонные конструкции с торчащими из них кусками арматуры. Я тороплюсь, как могу - а могу не очень. И бинты на правой голени, кажется, промокли, - по джинсам расплывается темное пятно, боль тянет и отдает в бедро. Ничего, недолго осталось.
Еще квартал, поворот во дворы, облезлая дверь подъезда. Не забыть оглянуться - никого; можно заходить. Лестница дышит в лицо болотной сыростью, но мне не привыкать. Привычно считаю ступеньки - да успокойся же, сердце!
Останавливаюсь перед дверью. Нашариваю в кармане ключи.
Меня встречает полутемная захламленная прихожая, только из-под двери в комнату пробивается полоса неяркого света. Вешаю куртку на крючок и неслышно прохожу на кухню. Нахожу чайник, пачку фигового и явно старого чая, с третьей попытки зажигаю газ. Выглядываю в окно. За стеклом в потеках от грязного городского дождя типичный индустриально-коммунальный пейзаж: двор-колодец, грязно-коричневый бок соседнего дома, трубы ТЭЦ на горизонте. Серое низкое небо, ежащееся на ветру одинокое деревце непонятного вида, растерявшее всю листву и часть ветвей, мокрая кошка, пробегающая через двор. В стекла бьет очередная порция капель, и я отшатываюсь.
Дверь на кухню со скрипом открывается, и боком входит Кадаж. Похудевший, скулы заострились, под глазами тени. На щеке - рубец от подушки. Кутается в старый свитер размера на четыре больше его. Джинсы драные на коленях, все в масляной краске. Носки разные. Позевывает, никак не расставаясь с сонным недоумением, а я задыхаюсь от жалости к нему: бедный ты мой, что с тобой стало, мать моя Дженова, что с тобой стало...
Он наконец перестает зевать и ежиться, улыбается неуверенно. Подходит, утыкается лбом мне в плечо и замирает так на минуту. Больше всего мне хочется заплакать, но это умение, кажется, осталось где-то в прошлой жизни, поэтому я просто стою молча, уронив руки, и смотрю на серебристые встрепанные волосы и узкие плечи под грубым свитером.
Кадаж отходит на шаг, смотрит на меня снизу вверх:
- Ну, ты как?
- Живой, как видишь. А ты?
- Тоже, - он достает банку с засахарившимся уже джемом, пару ложек, которые вытирает о свитер.
- А Ясик? - я знаю, что это неудобный вопрос, но задать его надо.
Кадаж продолжает полировать ложку о свитер, глаз не поднимает:
- Не знаю толком. К нему не пускают. Что ты хочешь - лаборатории Шинры, вход по пропускам, посторонних никого... Официально я ничего не могу сделать. Хорошо, что Рено - помнишь его? - приносит иногда распечатки лабораторных отчетов...
Я морщусь.
- Ему что-нибудь нужно?
- Кому? Ах, Язу. Да нет, вроде... знаешь, он не говорит.
Сглатываю. Кадаж заваривает чай, пододвигает ко мне кружку. Грею руки - мне холодно от уличной сырости и нашего неловкого разговора.
- А в остальном... как живешь?
- Да нормально... Недавно протек потолок в ванной, соседи этажом ниже ругаются так, что все слышно. И еще я новые чашки купил, синие, с листиками...
- Да я не о том...
Он вздрагивает, краснеет - ах, как славно, как ему идет это! - отходит от меня, садится на продавленный кухонный диванчик, хлопает ладонью рядом с собой. Подхожу, сажусь. Кадаж теребит отросшую челку, рукав свитера сполз к локтю, и я замечаю несколько побледневших старых шрамов. Не могу удержаться и дотрагиваюсь до одного из них пальцем. Он испуганно дергается в сторону, но потом, словно бы извиняясь, прижимается щекой к моему плечу.
- Как хорошо, что ты пришел. Брат... Я так скучал, знаешь... Одному трудно. Если б не Клауд...
Я морщусь. Конечно, я знаю, что у моего младшего брата своя личная жизнь, но имена - Рено, Винсент, Клауд, кто еще? - имеют странное свойство царапать что-то внутри. Он не замечает, продолжает говорить о работе в приюте, о каких-то безумных благотворительных проектах Тифы, о том, что Язу выздоровеет, и мы все летом поедем на море, и Клауд тоже с нами, да-да, как же без Клауда... Он ничего не спрашивает обо мне, да и к лучшему, наверное - что рассказать ему? Моя нынешняя работа не из тех, о которой приятно поговорить.
Резко выпрямляюсь.
- Извини, я вообще-то ненадолго.
Кадаж замолкает:
- Прости, заболтался. Оружие достать?
Качаю головой.
- Ну, хоть чаю-то выпей, а?
Мы пьем остывший чай, заедая его старым, но еще вкусным джемом. За окном сгущаются мокрые синие сумерки, и мы включаем свет. Кадаж щурится на лампу, а я стараюсь не думать ни о чем, кроме чая и бьющего по карнизу дождя...
- Ну, мне пора.
В прихожей Кадаж подает мне куртку, возится с замком.
- Я даже не спрашиваю, почему ты никогда не остаешься на ночь, - это он говорит скорее себе, чем мне.
Дверь открыта.
Кадаж приподнимается на цыпочки и целует меня куда-то между ухом и уголком рта, и мне впервые становится стыдно за свою вечную небритость.
- Скажи, Лоз, тебе не страшно? Мне - очень. Иногда кажется, что каждый день я немного умираю, и скоро от прежнего Кадажа не останется ничего. Как будто он на самом деле остался там, на окраинах Мидгара...
Мне действительно страшно, братик, мне страшно, потому что ты прав. Я боялся темноты - а оказалось, надо бояться совсем другого. И еще хорошо, что мы сумели приспособиться к обычной жизни - иначе в лабораторном боксе рядом с Язу лежали бы, опутанные проводами и датчиками, еще два безжизненных тела. Ты суетишься в поисках тепла, которое было у нас троих и которое уже не вернуть, а я все еще играю - с теми, кого мне закажут. Мне страшно, Казик, мое зимнее капризное солнце. Но ты этого не узнаешь.
- Ну, иди, - это звучит уже из-за двери, - и возвращайся когда-нибудь.
Сбегаю по ступенькам, распахиваю дверь, выбегаю под ржавый ледяной дождь. Тусклые пятна фонарей плывут куда-то, я хватаюсь за стену дома, чтобы не упасть...
***
Лоз медленно выныривает из кошмара на поверхность. За окном тусклый рассвет, и волосы Язу, который склонился над ним, кажутся совсем белыми.
- Успокойся, не кричи. Это только сон, понимаешь? - тихо и ласково, как будто голосом гладит.
Лоз, еще во власти кошмара, старается восстановить сбитое дыхание, приподнимается на локтях, садится.
- Знаешь... мне снилось...
- Не надо ничего рассказывать. Я догадался.
- Нет, это не тот... это другое... хуже.
- Молчи, братик.
Язу обнимает Лоза за плечи.
Тикают часы, тихо сопит Кадаж.
Лозу очень хочется заплакать, но он сдерживается.
- Теперь ты понял, да? - шепот Язу щекочет ухо. - Ты умный, ты все понимаешь. Если Казик прав, и мы встретим Маму - это будет замечательно, как бесконечный летний день. А если нет, и там темнота... что ж, могло быть и хуже, правда? Понимаешь?
Лоз кивает.
Ему кажется, что он действительно все понял.
-
-
31.08.2009 в 18:29-
-
31.08.2009 в 18:42